Неточные совпадения
Не ветры веют буйные,
Не мать-земля колышется —
Шумит, поет, ругается,
Качается, валяется,
Дерется и целуется
У праздника народ!
Крестьянам показалося,
Как
вышли на пригорочек,
Что все село шатается,
Что даже церковь старую
С высокой колокольнею
Шатнуло раз-другой! —
Тут трезвому, что голому,
Неловко… Наши странники
Прошлись еще по
площадиИ к вечеру покинули
Бурливое село…
Но и на острова ему не суждено было попасть, а случилось другое:
выходя с В—го проспекта на
площадь, он вдруг увидел налево вход во двор, обставленный совершенно глухими стенами.
Самгин мог бы сравнить себя
с фонарем на
площади: из улиц торопливо
выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Пустынная улица вывела Самгина на главную, — обе они
выходили под прямым углом на
площадь;
с площади ворвалась пара серых лошадей, покрытых голубой сеткой; они блестели на солнце, точно смазанные маслом, и выкидывали ноги так гордо, красиво, что Самгин приостановился, глядя на их быстрый парадный бег.
С Поварской
вышел высокий солдат, держа в обеих руках винтовку, а за ним, разбросанно, шагах в десяти друг от друга, двигались не торопясь маленькие солдатики и человек десять штатских
с ружьями; в центре отряда ехала пушечка — толщиной
с водосточную трубу; хобот ее, немножко наклонясь, как будто нюхал булыжник
площади, пересыпанный снегом, точно куриные яйца мякиной.
— Ты знаешь, нет ничего тайного, что не
вышло бы наружу! — заговорила Татьяна Марковна, оправившись. — Сорок пять лет два человека только знали: он да Василиса, и я думала, что мы умрем все
с тайной. А вот — она
вышла наружу! Боже мой! — говорила как будто в помешательстве Татьяна Марковна, вставая, складывая руки и протягивая их к образу Спасителя, — если б я знала, что этот гром ударит когда-нибудь в другую… в мое дитя, — я бы тогда же на
площади, перед собором, в толпе народа, исповедала свой грех!
Вечером я предложил в своей коляске место французу, живущему в отели, и мы отправились далеко в поле, через
С.-Мигель, оттуда заехали на Эскольту, в наше вечернее собрание, а потом к губернаторскому дому на музыку. На
площади, кругом сквера, стояли экипажи. В них сидели гуляющие. Здесь большею частью гуляют сидя. Я не последовал этому примеру,
вышел из коляски и пошел бродить по
площади.
Пройдя
площадь с церковью и длинную улицу
с ярко светящимися окнами домов, Нехлюдов вслед за проводником
вышел на край села в полный мрак.
Несколько громадных белых зданий
с колоннами, бельведерами, балконами и какими-то странной формы куполами
выходили главным фасадом на небольшую
площадь, а великолепными воротами, в форме триумфальной арки, на Нагорную улицу.
Ну-с вот-с, тянет меня тогда ваш братец Дмитрий Федорович за мою бороденку, вытянул из трактира на
площадь, а как раз школьники из школы
выходят, а
с ними и Илюша.
Мы все скорей со двора долой, пожар-то все страшнее и страшнее, измученные, не евши, взошли мы в какой-то уцелевший дом и бросились отдохнуть; не прошло часу, наши люди
с улицы кричат: «
Выходите,
выходите, огонь, огонь!» — тут я взяла кусок равендюка
с бильярда и завернула вас от ночного ветра; добрались мы так до Тверской
площади, тут французы тушили, потому что их набольшой жил в губернаторском доме; сели мы так просто на улице, караульные везде ходят, другие, верховые, ездят.
Продолжением этого сада до Путинковского проезда была в те времена грязная Сенная
площадь, на которую
выходил ряд домов от Екатерининской больницы до Малой Дмитровки, а на другом ее конце, рядом со Страстным монастырем, был большой дом
С. П. Нарышкиной. В шестидесятых годах Нарышкина купила Сенную
площадь, рассадила на ней сад и подарила его городу, который и назвал это место Нарышкинским сквером.
Московский артистический кружок был основан в шестидесятых годах и окончил свое существование в начале восьмидесятых годов. Кружок занимал весь огромный бельэтаж бывшего голицынского дворца, купленного в сороковых годах купцом Бронниковым. Кружку принадлежал ряд зал и гостиных, которые образовывали круг
с огромными окнами на Большую Дмитровку
с одной стороны, на Театральную
площадь —
с другой, а окна белого голицынского зала
выходили на Охотный ряд.
Налево она тянется далеко и, пересекая овраг,
выходит на Острожную
площадь, где крепко стоит на глинистой земле серое здание
с четырьмя башнями по углам — старый острог; в нем есть что-то грустно красивое, внушительное.
Те
вышли на
площадь с оружием в руках и требовали там каких-то перемен; но безнравственности они не проповедывали-с!..
Будемте спорить, господа! raisonnons, messieurs, raisonnons! [порассудим, господа, порассудим! (франц.)] Но чтобы,
с божьею помощью,
выйти с вольными мыслями куда-нибудь на
площадь… Нет, это уж позвольте, господа! — Это запрещено-с!
Когда она
вышла на крыльцо, острый холод ударил ей в глаза, в грудь, она задохнулась, и у нее одеревенели ноги, — посредине
площади шел Рыбин со связанными за спиной руками, рядом
с ним шагали двое сотских, мерно ударяя о землю палками, а у крыльца волости стояла толпа людей и молча ждала.
Главное, не понимаю, каким образом он от меня ускользнул, только что мы
с ним
вышли на
площадь.
Был уж одиннадцатый час утра, когда мы
вышли для осмотра Корчевы. И
с первого же шага нас ожидал сюрприз: кроме нас, и еще путешественник в Корчеве сыскался. Щеголь в гороховом пальто [Гороховое пальто — род мундира, который, по слухам, одно время был присвоен собирателям статистики. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)], в цилиндре — ходит по
площади и тросточкой помахивает. Всматриваюсь: словно как на вчерашнего дьякона похож… он, он самый и есть!
Собака взглянула на него здоровым глазом, показала ещё раз медный и, повернувшись спиной к нему, растянулась, зевнув
с воем. На
площадь из улицы, точно волки из леса на поляну, гуськом
вышли три мужика; лохматые, жалкие, они остановились на припёке, бессильно качая руками, тихо поговорили о чём-то и медленно, развинченной походкой, всё так же гуськом пошли к ограде, а из-под растрёпанных лаптей поднималась сухая горячая пыль. Где-то болезненно заплакал ребёнок, хлопнула калитка и злой голос глухо крикнул...
Шагая в ногу, как солдаты, мы обогнули в молчании несколько углов и
вышли на
площадь. Филатр пригласил зайти в кафе. Это было так странно для моего состояния, что я согласился. Мы заняли стол у эстрады и потребовали вина. На эстраде сменялись певицы и танцовщицы. Филатр стал снова развивать тему о трещине на стекле, затем перешел к случаю
с натуралистом Вайторном, который, сидя в саду, услышал разговор пчел. Я слушал довольно внимательно.
Уж было темно, когда Лукашка
вышел на улицу. Осенняя ночь была свежа и безветрена. Полный золотой месяц выплывал из-за черных раин, поднимавшихся на одной стороне
площади. Из труб избушек шел дым и, сливаясь
с туманом, стлался над станицею. В окнах кое-где светились огни. Запах кизяка, чапры и тумана был разлит в воздухе. Говор, смех, песни и щелканье семечек звучали так же смешанно, но отчетливее, чем днем. Белые платки и папахи кучками виднелись в темноте около заборов и домов.
В две минуты Милославский и слуга его были уже совсем одеты. Они
с трудом могли
выйти за ворота дома; вся их улица, ведущая на городскую
площадь, кипела народом.
По утрам ежедневно
выходил с толпой таких же бесприютных на
площадь рынка и ждал, пока придут артельщики нанимать в поденщину.
Я
вышел на
площадь. Красными точками сквозь туман мерцали фонари двух-трех запоздавших торговок съестными припасами. В нескольких шагах от двери валялся в грязи человек, тот самый, которого «убрали» по мановению хозяйской руки
с пола трактира… Тихо было на
площади, только сквозь кой-где разбитые окна «Каторги» глухо слышался гомон, покрывавшийся то октавой Лаврова, оравшего «многую лету», то визгом пьяных «теток...
Служба в церкви кончалась. Народ расходился. Я садился к окну и ждал, когда последними из церкви
выйдут охотник Емелька, дьячок Матвеич и еще кто-нибудь из стариков. Они
выходили степенно и, не торопясь, пересекали
площадь, минуя базар. Наш кучер Яков тоже ждал этого момента и
с хохлацким юмором говорил...
Когда похороны
вышли из улицы на
площадь, оказалось, что она тесно забита обывателями, запасными, солдатами поручика Маврина, малочисленным начальством и духовенством в центре толпы. Хладнокровный поручик парадно, монументом стоял впереди своих солдат, его освещало солнце; конусообразные попы и дьякона стояли тоже золотыми истуканами, они таяли, плавились на солнце, сияние риз тоже падало на поручика Маврина; впереди аналоя подпрыгивал, размахивая фуражкой, толстый офицер
с жестяной головою.
— Привел, сударь ты мой, меня бог нынешней зимой в Москве видеть настоящий театр. Махина, я вам объясню, необразимая: вся наша, може сказать,
площадь уставится в него. Одного лампового масла
выходит на триста рублев в день. А дров то есть отпускается на несколько тысяч, — говорил толстый купец сидевшему
с ним рядом, тоже купцу.
Народ — дело святое, и если бы вы понимали, что такое народ
с его страданьями, вы
вышли бы на ту самую
площадь, поклонились бы земно и попросили бы прощенья.
Когда царь персидский Камбиз завоевал Египет и полонил царя египетского Псаменита, он велел вывесть на
площадь царя Псаменита
с другими египтянами и велел вывести на
площадь две тысячи человек, а
с ними вместе Псаменитову дочь, приказал одеть ее в лохмотья и
выслать с ведрами за водой; вместе
с нею он послал в такой же одежде и дочерей самых знатных египтян. Когда девицы
с воем и плачем прошли мимо отцов, отцы заплакали, глядя на дочерей. Один только Псаменит не заплакал, а только потупился.
Сам волостной голова
вышел на
площадь с добрыми людьми покалякать.
На
площади, перед сельским правлением, выстроился отряд красноармейцев
с винтовками, толпились болгары в черном, дачники. Взволнованный Тимофей Глухарь, штукатур, то входил, то
выходил из ревкома. В толпе Катя заметила бледное лицо толстой, рыхлой Глухарихи, румяное личико Уляши. Солнце жгло, ветер трепал красный флаг над крыльцом, гнал по
площади бумажки и былки соломы.
Он так быстро пошел к своей квартире, что попал совсем не в тот переулок, прежде чем
выйти на
площадь, где стоял собор. Сцена
с этим „Петькой“ еще не улеглась в нем.
Вышло что-то некрасивое, мальчишеское, полное грубого и малодушного задора перед человеком, который „как-никак“, а доверился ему, признался в грехах. Ну, он не хотел его „спасти“, поддержать бывшего товарища, но все это можно было сделать иначе…
Здесь, под смертельными угрозами, они принудили архимандрита, настоятеля монастыря,
выйти с крестным ходом на городскую
площадь и привести всех их к присяге, чтобы действовать всем им заодно и друг другу не изменять, за что архимандрит впоследствии был лишен монастыря и предан уголовному суду.
Павел Петрович
вышел на
площадь, перед выстроенными частями войск, и поздоровался
с ними.